Завершая вчерашний пост, я привёл фотоснимок из сборника очерков Павла Россиева «Северная Русь», сделанный им со стоявшего у Соборной пристани Архангельска парохода. Сегодня я повторяю снимок, так как именно там началась поездка Россиева в Холмогоры, впечатлениями от которой он поделился в том же сборнике:

На пристани, напротив собора, собралась, что называется, разношерстная публика. У конторки, где продаются билеты, давка. Какой-то восточного типа человек блуждает горящими глазами, толкаясь между бабами.

— А уж этот черномазый обязательно облевизует чей-нибудь карман! — довольно громко предполагает паренек из тех, которых любит изображать Лейкин.

К матросу, дюжему мужику, с бородою Моисея Микеланджело, что-то мастерящему на пароходной вахте, подбегает быстроглазая бабенка, пышная, румяная, так и брызжущая здоровьем.

— Слышь-ка, в Холмогоры? — спрашивает она.

Не оборачиваясь, матрос отвечает: «Не доедем».

Из Архангельска в Холмогоры ходят двухклассные пароходы Макарова. Благодаря мелководью, они не доходят до самих Холмогор, и останавливаются от города в верстах 14. Матросское «не доедем» — каламбур.

Баба скалит зубы: «Ой-ли! Я ж поеду...»

— Езжай...

Вскоре раздается свисток, хриплый, словно простуженный. Шесть часов вечера. Пароход наполнился пассажирами, елико возможно.

— Ход вперед!

Пыхтение, шипение, треск... пароход отошел от пристани!

Я обращаюсь к рулевому:

— Как этот пароход называется?
— А пошто? — и усмехается.
— Интересно знать.
— Он у нас безымянный. Когда благополучно ходит, зовем Дедушкой, а когда начинает крепко течь, — мы его Слюнявым величаем.

Очень «приятно» было видеть сверхкомплектное число пассажиров и порядочную кладь на «решетчатом» пароходе!.. Северная Двина — не лужа. Купаться или барахтаться в ней в случае, если пароход даст изрядную течь, — удовольствие, нечего, сказать!

— Зачем же вы пускаете подобные пароходы? Ведь может произойти несчастие.

Рулевой отвечает спокойно:

— По нужде. Все пассажирские пароходы в разгоне, ну так вот пришлось этот, грузовой, пустить. Да он далеко не поедет: на 6-ой версте встретим настоящий пароход, который и возьмет вас. А мы вернемся.

Конечно, буфета на пароходе нет. Кто хочет чаю, обращается к кочегарам, и те кипятят воду в посуде, достойной худшего применения. Впрочем, россиянам ничего — пьют и не морщатся...

Грязь на пароходе татарская. Уж чтобы только не видеть ее, станешь любоваться Северной Двиной и расстилающимся за ней простором...

Однако на шестой версте пассажирский пароход не встретил нас. Рулевого осаждают вопросами:

— Где же пароход?
— Где же он?
— Неужели на этом будем тащиться?

Речной волк невозмутим.

— Видно, — отвечает с усмешкой: — Слюнявому-Дедушке стараться для вас до конца...

Действительно, «Слюнявому-Дедушке» пришлось «стараться для нас до конца». За старанья, однако, благодарить его не приходится, так как 50 с небольшим верст пароход прошёл за шесть часов с лишком.

Добрались кое-как до речки Курьи. Переправа. Подали паром. Кто был ближе знаком с местными порядками, кончавшимися там, где начинались беспорядки, тот сразу нашел лошадей, чтобы проехать последние четырнадцать верст до Холмогор. Нам же, непосвященным, пришлось пережить неприятный час, прежде чем нашлись ямщики.

Кто-то предложил идти пешком. Большинство отказалось.

— На пароходе остаться ночевать...

— В такую-то свежую ночь? Без подушек, одеяла? Что вы! — Пошли искать ямщиков, с большим усилием нашли.

Второй час ночи.

— Куда ехать?
— В Холмогоры.
— Да, но куда?
— В гостиницу.

Оказалось, что в Холмогорах нет ни гостиницы, ни постоялого двора.

— В женском монастыре, правда, есть гостиница, очень хорошая...
— Отлично. Туда и ехать?
— Поздно. Теперь не пустят.
— В таком случае везите туда, где пускают переночевать.

Поехали. Ехать приходилось все берегом реки Курьи, притока Двины, мимо огородов. Хотя и песок сыпучий, а лошади бойко везли.

Меня Холмогоры привлекали как исторический городок. Тут Петр Великий бывал... В Холмогорах жил Антон Ульрих со своим семейством, печальная история которого общеизвестна... Наконец, из деревни Денисовка, более известной под названием Болото, раскинувшейся над Курьей, вышел «архангельский мужик» М.В. Ломоносов...

Не доезжая несколько верст до города, видим собор. Показался, воздвиг золотой крест и опять пропал за холмами.

В утренней, предрассветной дымке купается город. Ни огней, ни шума. Спящая или дремлющая Русь?

Вот луг, широкий, зеленый. Пасется стадо. Быки и коровы тучные, ни дать, ни взять — фараоновы.

— Ямщик, это — холмогорский скот?
— Ну, знамо...

Холмогорский рогатый скот — это помесь голландской породы с местною.

Проехали мимо церкви св. Ильи Пророка. Стоит на берегу, кругом могилы с покосившимися крестами.

— Небось, заливает весной водою?
— Церькву-то? Заливает и есть...

Наконец, застава... Вот и город. Стоит по немощеной набережной порядок домишек, неприглядных, неуклюжих, сереньких.

— Питенбурхская улица, — докладывает ямщик.

Гляжу я на «Питенбурхскую улицу» — раздолье поросят — и уже предчувствую, что, если даже и пустят куда-нибудь на ночлег, спать не придется. Ибо в домишках, несомненно, живут не только люди, но и паразиты, с которыми придется воевать.

Горбун, вылезший откуда-то из будки, зевая, впускает нас в город.

— Где же, однако, ночевать?

Ветер крепнет. Холодно. Оставаться на улице невозможно — ясное дело.

— Толкнитесь в третий дом, — предлагает ямщик, — здесь пущают.

Стучусь. На стук отзывается пара хриплых собачьих голосов и потом выходит старик. Одет «без церемоний».

— Переночевать у вас можно?
— Пожалуйте.

Но прежде чем ответить, оглядел с ног до головы. Из сеней ведет в просторную горницу, через «залу» в боковую.

— Вот тут лягете...
— А на чем?
— Желаете — на печи, а то так на полу.

Печь на деревянном основании, как всюду, кажется, на севере, шумит тараканами.

— Нет уж , говорю, - лучше на полу.
— Как хотите, — и старик вышел. через несколько минут баба внесла перину, покрыла ее чистым полотном, бросила пару подушек.

— Больше ничего? — спрашивает, зевая.
— Спасибо и за это.

Вышла, я только разделся — опять та же физиономия.

— Вы, господин, кто же будете?
— Маленький человек.
— Греховодник... ну, спите... — и стушевалась.

Проснулся утром и отправился осматривать город. Улицы кривые, поросшие травой.

На площади торжок. Ничего такого, что бы стоило внимания, нет. Ищу костюмов, головных уборов, характеризующих далекую окраину, - и напрасно: платки, платья, поддевки. Позднее мне говорили, что только в Сумском посаде сохранились еще прежние костюмы, а то нигде уже ничего. На дальнем Севере женщины одеваются, как в центре России, — безвкусно, просто, неприглядно...

С торжка — в собор. Собор стоит на широкой зеленой поляне вдали от теперешних Холмогор, на месте прежних, которые существовали до XVII столетия, перейдя в область воспоминаний и истории.

Собор похож на московский Успенский. Он достоин подробного осмотра; у него пятиярусный иконостас; в алтаре - хоры. От. дьякон — очень любезный человек, показывает, что есть достопримечательного.

— Хоры... трещины и щели показались... — о. дьякон вздыхает. — Э-хе-хе!..
— Отчего, о. дьякон, щели-то?
— От небрежения. Ремонт требуется. Ведь это исторический памятник, помилуйте! И никто не обращает внимания! У нас средств нет... а... э.. да что толковать!.. Вот евангелие 1628 г., евангелие первого архиерея Афанасия, крест с частями мощей, сосуды 1605 г., пелена 1561 г., деревянная лжица, дароносица железная, ржаные просфоры этих же времен... Мало ли здесь ценного! Только никто не обращает внимания...

По стенам собора стоят гробницы шести архиереев, с портретами их на стенах. Из портретов обращает на себя внимание портрет преосвященного Афанасия. Он изображен без бороды. Помните исторический эпизод?

В правлении царевны Софьи проходил в Грановитой палате спор о «правой вере». Вожак раскольников Никита Пустосвят бросился на преосвященного Афанасия и закричал: «Что ты, нога, выше головы становишься!» И вырвал у архиепископа бороду...<

Через дорогу стоит Успенский женский монастырь. Здесь жили Ульрихи, но — таковы уж мы! — в настоящее время о пребывании злополучного семейства не сохранилось никаких воспоминаний.

— Где комнаты Ульрихов?
— В них живет мать-казначея.
— Где могила Антона Ульриха?
— Неизвестно...

Точно также о Ломоносове напоминают лишь школа в Денисовке да скромная во всех отношениях холмогорская читальня — двухэтажный домик, почти покосившийся.

Спрашиваю: нет ли в живых потомков Ломоносова?

— Все перемерли, — отвечают, — и Ломоносовы, и Головины...

Дело к вечеру. Больше незачем оставаться в Холмогорах, и доселе служащих ссыльным пунктом.

— Когда отправляется пароход в Архангельск? — спрашиваю, возвратясь, у своих хозяев.

— Езжайте, теперецка скоро.

В городе извощиков нет. На чем ехать до парома, то есть прежние 14 верст?

— Довезет меня кто-нибудь?

— Мужицек довезет, подговорите. Ходите на базар — там найдете.

День воскресный. Мужички, чтобы не «посрамить земли Русской», все пьяные. Разговаривать с ними труднее, чем, думается, с китайцами...

Таковы прелести поездки в Холмогоры. Конечно, побывав в этом городе раз, в другой — не захочешь. И не оттого ли тянет на простор Ледовитого океана, в незнакомую даль?..

Предыдущий пост - Архангельск глазами Россиева