Из записной потертой книжки
Две строчки о бойце-парнишке,
Что был в сороковом году
Убит в Финляндии на льду...

Эти строки полностью относятся к моему дяде — Михаилу Васильевичу, который погиб ровно 85 лет назад — 11 февраля 1940 года. О нем я ранее уже сообщал, но сегодня должен и отчасти повторить сказанное, и дополнить.

Родился будущий участник «незнаменитой» войны 20 октября 1918 года, то есть в разгар войны, несравнимо более известной — Гражданской. Причём появился на свет в дни, когда его мать Мария Леонтьевна еще не оправилась от страшных утрат: завезённая интервентами в Архангельск эпидемия «испанки» унесла жизни двоих сыновей — шестилетнего Александра и восьмилетнего Павла. Но этими утратами горести военного лихолетья не закончились. Вскоре мать и сын были лишены и без того скудного, выдававшегося белыми властями по карточкам месячного пайка: 10 фунтов муки на ребенка, 15 фунтов на взрослого, по два фунта овса, одному фунту селедки и четверти фунта чая. Оказались же они «лишенцами» по простой причине: муж и отец, Василий Павлович, был по другую сторону линии фронта — его, в начале 1918 года вернувшегося с Первой мировой, перед приходом интервентов вновь мобилизовали — в Красную Армию. Выжить в таких условиях и дождаться изгнания белых помогли делившиеся последним соседи-соломбальцы. В основном соседи по дому — Латухины.

В школе Миша учился хорошо, да и к его поведению претензий не было. Правда, однажды учительница все же вызвала мать в школу. Но не для того, чтобы отчитать за проступок, а чтобы вместе над ним посмеяться. Дело в том, что на уроке рисования, добросовестно выполняя задание — нарисовать своих родителей, первоклассник изобразил их такими, какими видел в бане: со свойственными женщине и мужчине анатомическими особенностями. Дабы учительница сразу поняла, кто есть кто.

Отличался Миша не только умением хорошо рисовать, но и ростом. Поэтому при съёмке нижеприведённого фотографии ему пришлось сесть на пол, чтобы резко не выделяться среди одноклассников:

Когда же он ещё подрос, приходившая в гости бабушкина старшая сестра Устинья удивлялась: «Какой же ты у нас, Минька, матёрой...» И на самом деле он был не по годам высок. И именно таким он попал в объектив фотоаппарата в один из дней наводнения 1926 года, когда путешествовал на самодельном плоту:

А его мать (моя бабушка) вместе с другими детьми наблюдала за ним, стоя на плавающих мостках возле дома на углу Краснофлотской и Малоникольской улиц, где они жили до февраля 1931 года:

После седьмого класса Миша, несмотря на уговоры учителей, пошёл работать, ибо отец уже был на пенсии по инвалидности, а в семье подрастали ещё трое детей. Сначала устроился учеником слесаря на судоремонтный завод, но затем потянуло море. Причём не остановила даже предложенная для начала тяжёлая и грязная работа кочегаром. Отходив несколько навигаций на судах морского пароходства, Михаил перешел работать в Архангельский отряд Мурманской «Севморднобазы», занимавшейся дноуглублением северных портов.

Повестка из Соломбальского райвоенкомата пришла в первых числах ноября 1939 года, когда Михаил был дома в отпуске. Медкомиссия, сборы и проводы были недолгими, и 12 ноября он и другие новобранцы-северяне отбыли по железной дороге. В первом письме, пришедшем из Горького, где шли формирование дивизии и обучение молодых бойцов, Михаил, в частности, писал:

«В часть мы приехали 17 числа и сейчас уже разбиты по подразделениям и получили форму, вместо сапог дали ботинки с обмотками. Ехали мы весело, от Вологды эшелоном, а до Вологды в пассажирских вагонах. В город не отпускают. Но когда мы ходили в баню, дак город понравился — здесь много трамвайных путей и больших домов».

А в следующем, посланном 7 января 1940 года из Горького, говорилось:

«Нас хотят переводить в другой город, но пока неизвестно в какой. И писем больше в свой почтовый ящик не принимают, поэтому приходится идти в город опускать. Я потому не пишу обратный адрес, что могут задержать письмо и не пропустить. Писем пока не пишите, я напишу с нового места».

21 января Михаил наконец дал понять, куда их переводят:

«Я вам сообщаю, что нахожусь в дороге, уже подъезжаем к Ленинграду, а долго ли проедем, пока неизвестно. Едем эшелоном в товарных вагонах, из Горького выехали 17 января ночью. Получили все теплое обмундирование: валенки, фуфайки, зимние шапки и каски. Я получил ручной пулемет».

В последнем письме, датированном 2 февраля 1940 года, он писал:

«Здравствуйте, дорогие мои родные. Низко кланяюсь и желаю всего хорошего, главное, здоровья. Я жив и здоров, но только сильный кашель, наверно, простудился при переходе. Я вам хочу сообщить, что нахожусь в Финляндии в действующей армии. В переходе мне достается тяжеловато, на пальцах ног появились пузырьки вроде мозолей. Мы прошли много деревень и нигде не видели ни одного финна, все уведены белофиннами. Много деревень сожжено, только торчат одни печки и трубы. На улице валяются домашние вещи, к которым присоединены мины, только прикоснись руками — и они взорвутся. Пока до свидания. Ваш сын и брат».

Минуло еще несколько недель, и родители получили печальную весть. Командир девятой роты 55-го стрелкового полка Кирсанов сообщил:

«Ваш сын Лощилов Михаил Васильевич погиб 11 февраля 1940 года при наступлении на дер. Пейккола на озере Кирккоярви. Сын ваш был в числе лучших сынов нашей Советской Родины, храбро защищавших свободу и независимость нашего народа».

Как удалось выяснить, день, когда погиб дядя, был днем начала наступления на Карельском перешейке, в ходе которого части Красной Армии в ожесточенных боях прорвали главную полосу «линии Маннергейма». А затем, развивая натиск, разгромили основные силы финской Карельской армии и 12 марта вошли в Выборг. Что вынудило финское руководство обратиться с просьбой о мире и согласиться с выдвинутыми советской стороной требованиями. В итоге граница была отодвинута от Ленинграда почти на сто километров, и к СССР отошла территория Карельского перешейка, которую ещё до начала конфликта Советское правительство предлагало обменять на вдвое большую.

Вышеупомянутое озеро Кирккоярви давно переименовано в Правдинское, и в семистах метрах северо-восточнее от него находится Братская могила № 16, где я должен в этом году побывать...

В заключение остается сказать, что в память о дяде остались не только фотографии и письма, но и им не завершенная работа — вырубленный из листа меди профиль коня, свидетельствующая, что он был не лишённым творческой жилки человеком...

_____________________________________________________

Предыдущий пост - О «Писателе Мертваго»