На днях в качестве иллюстраций к двум постам я привёл фотоснимки 1918 года, на которых частично И в разных ракурсах запечатлён угловой двухэтажный дом, стоявший на перекрёстке Троицкого (П. Виноградова) проспекта и Пермской (Суворова) улицы:

Он же — на фото начала 1960-х годов, незадолго до сноса:

Как это неудивительно, он присутствует и на снимке, помещённом в одном из январских номеров американской газеты «The Detroit News» («Детройт ньюс»):

Снимок был сопровожден текстом «A crowd of civilians and soldiers on a nearby corner during the firing which took place in the suppression of a mutiny of two companies of Russian troops by American and English soldiers», который можно перевести по смыслу примерно так: «Толпа гражданских лиц и солдат, выглядывая из-за угла, наблюдает за обстрелом, открытым американскими и английскими солдатами при подавлении мятежа двух русских рот».

Следовательно, фотоснимок надо датировать 11 декабря 1918 года, когда в Александро-Невских казармах произошло восстание солдат Архангелогородского пехотного полка, подавленное интервентами. Правда, командующим русскими белыми войсками генералом Марушевским в газете «Вестник Временного правительства Северной области» это событие было названо «небольшим недоразумением»:

О том, что скрывалось за фразой «небольшое недоразумение», можно узнать из публикаций в газете «Волна» за 11 декабря 1925 года. Содержание одной из них таково:

Их было тринадцать. Из трех рот двадцатилетних крестьянских ребят, недавно бросивших играть в рюхи и бегать босиком, но уже понюхавших пороху в германскую войну, а после этого одетых в английские шинели, эти тринадцать оказались десятыми.

Три роты были согнаны в тогдашних Александро-Невских казармах после знаменитого избавления Архангельска от большевиков в 1918 году. Четырьмя месяцами ранее в эти казармы, этих крестьянских ребят звали большевики. Но большевики звали воевать с идущей из-за моря белогвардейщиной, кормили они мякишным овсяным хлебом и говорили, что лучший хлеб надо завоевать. Тогда ребята не пошли. Или если и пошли, то страха ради и с первыми выстрелами на Мудьюжских батареях они вернулись по домам.

Новое правительство, встреченное цветами из рук архангельских богатеньких дамочек и колокольным звоном, объявило восстановленными «попранные большевиками свободы» и позвало ребят в казармы для «охраны города», кормило их хрусткими галетами и «корнфибами» и одному давало одежды на пятерых.

Наивные ребята. Они поверили, пошли. Весело гоготали на казарменных койках и, один раз, заметив погоны со звездочками и нашивками — заикнулись:

— А как же свобода?

Свободу им вновь обещали, но бравые английские лейтенанты и капитаны и редкие тогда еще белогвардейские прапоры и поручики стали останавливать «рашен солдатс» на улице и ругаться по поводу отдания чести. Рука к козырьку тянулась неохотно — пахло «серой скотиной» — и ребята потребовали у командира объяснений:

— Какая же свобода, если честь требуют?

Им и это удалить обещали, но обещавшего генерала правительство сдало в отставку, а вместо этого ротам через недолгое время был объявлен приказ:

— Приготовиться к выступлению на фронт!

Фронт ударил в голову крепко. Мираж о свободах пропал. И пять английских шерстяных одеял показались хуже бросовых деревенских портянок.

Ребята решили свободу отбить. Такие же были в Соломбальском полуэкипаже, новые ленточки их фуражек не помирили этих моряков с «господами офицерами" и казармы с полуэкипажем хотели напомнить о свободе выстрелами.

Но глотки гладких и блестящих орудий, наведенных с крейсера, многоязычный «команский» говор на улицах Архангельска и неуверенность в себе вернули ребят из полуэкипажа с половины Кузнечевского моста обратно в Соломбалу.

А ребята из казарм вместе с пятью английскими одеялами имели всего по пять патронов на винтовку. Английские «Викерсы» и «Люистаны» наделали много красноречивых крапинок на штукатуренных стенах казармы. Пяти патронов повстанцев не хватило и на пару десятков английских Джонов.

Автомобиль с красным крестом отвез несколько окровавленных тел, вытащенных из казарм, прямо в тюрьму. После пуль повстанцы отведали английского кулака и ботинка и попытка стрелять за свободу была сломлена.

Три роты стояли на плацу около казармы беззвучно и неподвижно. Их оцепили английские пулеметы. Винтовки были отобраны, а звездо-погонное начальство злобной слюной кричало:

— Бунта-а-вать, сволочи! Подать сюда зачинщиков!..

Роты молчали и не двигались. Они замерли в позднем бессильном гневе и чувстве спайки. Они только исполняли последовавшую команду:

— По порядку номеров - р-рассчитайсь!

И после этого по новой команде - «десятый, двадцатый, тридцатый и так далее — выходи!» — из застывших без звука и движения рядов вышли тринадцать.

Они были виноваты только тем, что оказались десятыми. Им хотелось жить, как всем двадцатилетним. Выйдя из рядов, они были бледны. Но двенадцать из них промолчали на предложение выдать зачинщиков. Только тринадцатый, его фамилия Кожевников (впоследствии красноармейская пуля снесла ему полчерепа в стычке плд Тарасовым) дрожащей от гнусности поступка и страха смерти рукой указал на своего соседа. Карающее начальство вернуло в ряды предателя и место его занял безвинный, неожиданно признанный зачинщиком солдат.

За Лютеранским кладбищем на Мхах, где тянется магистраль проводов с электрической станции и где на столбах нарисованы черепа с предостерегающей от смертельной опасности надписью, тринадцать безвинных ребят из пригородных деревень, крепко хотевших жить, в последний раз видели декабрьское небо, затянутые снегом мхи, безлистные ветви кладбищенских деревьев и архангельские задворки. Английские пули окрасили снег кровью. Скорченные, еще теплые трупы засыпали коричневым, перемешанным со снегом торфом, а бунтовавшие роты пошли на фронт.

Эта кровь была первым шипом в цветах архангельских дамочек, первым поперченным куском газет, от которого поперхнулся архангельский крестьянин.

Коричневые пятна на стенах казармы еще не пропали, видны они были и тогда, когда роты ушли на фронта и когда, вспомнив свой декабрьский бунт и вновь восстав, шли вместе с красными войсками на Архангельск, добивая остатки белогвардейщины.

Казармы имеют теперь имя. Их зовут «Казармами Восстания». И за это имя заплатили своей невинной молодой кровью тринадцать.

По-своему рассказал о восстании его участник — Тюриков:

Вряд ли содержание этих двух публикаций необходимо как-либо комментировать. Поэтому в заключение только замечу, что я застал время, когда топоним «Казармы Восстания» был, как говорится, на слуху и где они находятся, мог сказать практически любой архангелогородец. Сейчас же, увы, этот топоним помнят лишь мои ровесники и горожане постарше. И ещё, конечно, увлечённые историей города молодые краеведы. Но, к сожалению, о тринадцати наших земляках, расстрелянных англичанами в декабре 1918 года, почти все забыли. И это несмотря на весь нынешний ура-патриотизм...

Предыдущий пост - Писахов — первый привод