Безусловно, практически все знакомы если не самим рассказом А. Чехова "Шведская спичка", то хотя бы с его экранизацией. Поэтому лишь напомню, что персонажами этого пародийного произведения являлись служившие в небольшом уездном городке следователь, его помощник и полицейские чины, а основным вещественным доказательством "преступления" оказалась спичка.
Так сложилось, что чуть позже описываемого в рассказе времени в другом уездном городе империи, а именно в Шенкурске опять же следственными органами было заведено дело по факту преступления (на этот раз настоящего), в котором также фигурировала шведская спичка. И не просто фигурировала, а рассматривалась в качестве орудия совершения противоправного поступка. Но прежде чем о нем сообщить, приведу выдержку из составленного 5 февраля 1910 года документа:
"На правом глазу на зрачке имеется прокол размером с головку шведской спички. На обеих половинах лба есть царапины, на волосах слева имеется разрыв. На правом виске крестообразная трещина...".
Возможно, кто-то уже решил, что процитированное является частью текста судебно-медицинского освидетельствования убитого или пострадавшего. И будет прав лишь отчасти, так как в те дни никакого убийства в Шенкурске не произошло, а приведенные выше строки взяты из протокола, написанного помощником уездного исправника Рудаковым при осмотре потерпевшего, которым оказался сам... император. Да-да, Николай II, но только изображенный на бумажном портрете.
Портрет же этот висел в зале чайной "Попечительства о народной трезвости", причем на приличной от пола высоте - почти три метра. Да и сам он был немалых размеров: 60 на 80 сантиметров. А взиравший с него на местных трезвенников государь красовался в мундире полковника лейб-гвардии Преображенского полка.
Однако ни строгий царский лик, ни значительная высота, как констатировалось в протоколе, не помешали одному или нескольким злоумышленникам нанести повреждения портрету. В этой связи полицейскому чину ничего не оставалось, как вслед за написанием протокола приступить к опросу заявителей, по вызову которых он и прибыл в чайную.
А заявителями были мировой судья Иван Петухов и податный инспектор Викентий Млечко, до той поры не числившиеся в рядах убежденных трезвенников. Тем не менее вечером 5 февраля они все же зашли в чайную и, "проявив похвальную бдительность, заметили следы оскорбительных действий по отношению к облику царствующего Государя Императора". Заявители сразу же послали за упомянутым Рудаковым и за Павлом Кутеповым - председателем уездного комитета попечительства.
Когда же их стало четверо, они осторожно сняли портрет и, глядя через него на свет, окончательно удостоверились в факте совершения преступления. Затем Рудаков и его добровольные помощники, приняв соответствующие позы, принялись искать на полу вещественные доказательства. И ненапрасно - вскоре у ножки одного из столов была найдена шведская спичка, размер головки которой совпал с диаметром прокола.
То обстоятельства, что она осталась необгоревшей, то есть неиспользованной по прямому назначению, но тем не менее выброшенной, позволило Рудакову сделать вывод: испугавшийся содеянного злоумышленник, убегая, первым делом избавился от уличающего его предмета.
Казалось бы, теперь найти преступника и его сообщников не составляло особого труда - достаточно было только выяснить, кто покупал спички. Но не тут-то было: буфетчик Петр Шишкин заявил, что за весь день не продал ни одного коробка. На вопрос же, кого подозревает, он лишь развел руками. Мол, не могу даже предположить, ибо неоднократно отлучался из чайной. А подменявшая его жена сказала: "Кто издевался над портретом, не видела". Правда, они все же вспомнили тех, кто в течение дня побывал в чайной. Из всего списка наиболее подозрительными Рудаков посчитал пятерых учеников городского училища.
В ночь с 5-го на 6-ое февраля ничего спросонья не понимавшие подростки предстали перед грозным взором уездного полицейского исправника Александра Кунникова. Первый из них - Константин Басин - показал: "Был около трех, но над портретом не издевался и кто это сделал, не знаю". А заходивший с ним в чайную Андрей Кузнецов заявил: "Был только в буфетной комнате, из которой даже портрета не видно". Примерно это же рассказал и Иван Безгузов: "Да, я был вместе с Михаилом Барышниковым и Евгением Ившиным, но мы ничего не делали, не видели и не знаем". Не помог и обыск карманов - ни спичек, ни коробков у них не нашли.
Отпустив рано утром подростков, исправник поспешил отправить донесение генералу Мочалову - начальнику губернского жандармского управления. Реакция шефа политической полиции была незамедлительной - из Архангельска в Шенкурск отправился его заместитель подполковник Эдгар Кох.
Жандармский офицер имел немалый опыт в раскрытии преступлений, но разбирательство по данному делу поначалу завело его в тупик: подозревать показавшихся ему правдивыми учеников было неразумно, а все остальные, побывавшие 5 февраля в чайной, а затем у него на допросах, не менее убедительно отрицали свою причастность.
Однако профессиональный нюх все же вывел Коха на след. Но прежде он задался вопросом: "А, может быть, преступление совершено не 5-го числа, а ранее?" В этой связи он, что называется, припер к стенке вновь вызванного на допрос буфетчика. Испугавшись угроз, Шишкин, махнув рукой в сторону портрета, сообщил: "А император давно проткнутым висел. Года с два..." На вопрос же, почему сразу об этом не рассказал, буфетчик сослался на приказ своего начальника - председателя уездного комитета попечительства.
Теперь пришла пора объясняться Павлу Кутепову, который заявил, что, исполняя в 1908 году указание исправника, повесил в чайной царский портрет, но с целью экономии попечительских средств не новый, а поврежденный, найденный им на чердаке здания городского общественного собрания. И в этом никакого криминала не видел, так как за два года никто ничего не заметил. Так было бы и дальше, если бы 5 февраля нелегкая не занесла в чайную Млечко и Петухова, которые - что подозрительно - смогли в вечерних сумерках якобы случайно разглядеть повреждения.
Когда Кутепов назвал фамилию "Петухов", то можно сказать, что в тот момент мирового судью ударил им же запущенный бумеранг. Дело в том, что Петухов одновременно являлся председателем общественного собрания и сейчас ему предстояло пояснить, откуда и как попал на чердак портрет. Он оправдывался, как мог: "На чердаке не бывал и что там находился портрет, не знал". Эти слова вызвали у подполковника подозрения: А не подкинул ли Петухов специально спичку для того, чтобы переложить свою ответственность за сокрытие преступления на Кутепова? Впрочем, это еще надо было доказать.
Дальнейшее расследование вывело Коха на Михаила Реутова - холмогорского исправника. Срочно прибывший, он доложил, что в 1906-1907 годах находился в уезде в составе карательного отряда, посланного для усмирения шенкурских крестьян. А рассказывая об обстоятельствах встречи нового 1907 года, Реутов сообщил:
"Вместе с другими офицерами и чиновниками был 1 января в общественном собрании для обмена взаимными поздравлениями. Я первым заметил, что в зале нет царского портрета. Тогда мы, офицеры, заявили, что если портрета не будет, то все уйдем. На это председатель собрания ответил: "Портрета нет и достать негде". Позднее я спросил у буфетчика: "Неужели и в правду у вас его нет?" Он сказал, что портрет изуродован и лежит на чердаке".
Понятно, что теперь очередь стать допрашиваемым дошла до бывшего буфетчика общественного собрания Валькова, который показал, что портрет был поврежден еще в 1905 году и тогда же отправился пылиться на чердак. Однако от этой информации уже не было никакого проку, так как найти орудовавшего пять лет назад преступника, конечно, не представлялось возможным.
Следствие пришлось прекратить, но прежде чем это сделать, Кох еще раз потрепал нервы мировому судье Петухову. На последнем допросе подполковник прямо заявил о своей уверенности, что тот, пытаясь уйти от ответственности за недосмотр и сокрытие преступления, прибег к инсценировке, для чего будто бы случайно зашел в чайную со свидетелем и, незаметно подбросив спичку, привлек его внимание к портрету. К сказанному жандарм добавил, что, к сожалению, доказать это не может.
Видимо, по данной причине или по другой, одному ему известной, Кох не стал осложнять жизнь Петухову и в рапорте Мочалову ни словом о его поступке не обмолвился. Что же касается той злополучной шведской спички, то надо отметить, что она вместе с портретом была доставлена в губернское жандармское управление, где на всякий случай вплоть до февраля 1917-го числилась в описи вещественных доказательств под названием, полученным по месту преступления - шенкурская.
В заключение необходимо сказать, что жандармский подполковник просто так - не наказав никого - уехать из Шенкурска, конечно, не мог. И поэтому устроил нагоняй местным полицейским чинам и в первую очередь уездному исправнику Кунникову и его помощнику Рудакову. Мол, как это они в течение двух лет умудрились не заметить, как выразился буфетчик Шишкин, "проткнутого императора". Мало того, напоследок Кох приказал лично Кунникову перевесить имевшийся в полицейском управлении царский портрет в чайную.
Выслушав, мягко сказать, нелестные слова и, безусловно, исполнив приказ, исправник, видимо, пожалел, что проявил служебное рвение и утром 6 февраля послал донесение в Архангельск. Ведь не сделай он этого, не получил бы взыскания, и, не вынося мусор, мог бы поменять портрет и по своей инициативе.
Михаил ЛОЩИЛОВ
Статья опубликована в газете "Правда Севера" 19.12.2002 г.