Сегодня начинаю знакомить с найденными мной воспоминаниями Адольфа Гансовича Эйнмана (Adolf Einman) - в годы революции, Гражданской войны и интервенции - соломбальского рабочего-судоремонтника (кузнеца). О нём я смог узнать пока немного (смотри - здесь). Впрочем достаточно полное представление об этом человеке можно составить и из содержания нижеприведённого текста. Следует сказать, что воспоминания были написаны в 1932 году - за год до смерти их автора, на тот момент начальника отдела снабжения завода "Красная Кузница". По мере набора текста объём этой страницы будет увеличиваться.

Архангельский судоремонтный завод, выросший во время империалистической войны из бывших мастерских управления работ Архангельского торгового порта, со своими плавучими и наливными доками, кранами и прочим техническим оборудованием к началу 1917 года представлял крупную промышленную единицу Севера. В нем было до 2000 рабочих, загнанных сюда войной и мобилизациями со всех концов России. Среди этой массы почти совершенно затерялась горсточка местных рабочих. По сравнению с другими крупными промышленными центрами того времени режим на заводе был не очень суров. Большинство работ сдавалось сдельно. Заработок был не плох. Благодаря этому, сильных трений на экономической почве между рабочими и администрацией не было.

Но затяжка войны, общая усталость, все усиливавшаяся дороговизна и оторванность большинства рабочих от родных мест неизбежно должны были раньше или позже вызвать недовольство рабочих. Неудачи на фронтах охладили патриотический пыл. Все усиливающиеся слухи о революционном брожении петроградского пролетариата всколыхнули революционный дух и рабочих судоремонтного завода. Шопотом передавались слухи о том, что петроградский пролетариат с оружием в руках вышел на улицу, что к революционным рабочим присоединились целые войсковые части, что фактически столица уже в руках восставших рабочих и солдат. Возбуждение на Судоремонтном доходило до крайнего предела. Работа валилась из рук рабочих. Администрация делала вид, что ничего не замечает.

Но это были только слухи. Ничего определенного никто не говорил. Многие не смели й думать, что царский строй настолько прогнил и его можно свалить голыми руками. У всей этой бурлящей массы людей не было ясно-очерченной и твердо-осознанной цели, главное, не было руководящего центра, который мог бы направить эти стремления на борьбу с самодержавием. 28-го февраля утром молнией пролетела по цехам весть, что Петроград в руках восставших, царь бежал и необходимо поддержать рабочих столицы.

Со мной молотобойцами работали четверо запасных моряков-сибиряков, откомандированных к нам по специальности из армии. Всего моряков на заводе было не более 40 человек. Ребята все боевые и бывалые в разных делах. На горне у нас лежала, на половину уже накаленная стальная болванка пудов в сорок. Моряки Павлов с Маниным накладывали на нее почти двухпудовые клещи, чтобы подтащить к паровому молоту. Из соседней механической мастерской прибежал слесарь-моряк и что-то шепнул Павлову. Павлов тряхнул богатырской головой и крикнул громовым голосом на всю кузницу, заглушая минуту стук паровых молотов:

— Да здравствует революция! Долой самодержавие!— Он поднял огромные клещи, как перышко, и бросил их в бак с водой. Работу немедленно бросили, и целый цех вышел на площадь к силовой станции, куда стекались рабочие из всех цехов и мастерских. Мастера и цеховая администрация выглядывала из-за косяков ворот, а часть из них растворилась в общей рабочей массе.

Первый н& митинге выступил неизвестный моряк из военного порта. Он сообщил, что в столице произошла революция и огласил знаменитую телеграмму первого министра путей сообщения Врем ного Правительства.

Громадной демонстрацией с красным знаменем двинулись в город. Дорогой к нам присоединились рабочие землечерпательного каравана, строительные рабочие управления работ и других предприятий. Процессия для Архангельска получилась очень внушительная. В ней участвовало несколько тысяч рабочих от станка.

Против винного склада на Троицком проспекте нас встретил одетый в бобровую шубу лидер кадетской партии — член Государственной Думы и в будущем министр генерала Миллера — адвокат Старцев. Стоя в санях, запряженных чистокровным рысаком, сообщил, кроме уже известного нам, что брат, царя Михаил отказался от престола, из членов Государственной Думы образовалось Временное Правительство. Его всем нужно поддерживать до созыва Учредительного Собрания, которое уже всенародным голосованием определит будущий образ правления России. Теперь же рабочим необходимо срочно приступить к работам, чтобы враг не воспользовался нашим расстройством. В заключении он призывал к войне с немцами до победного конца.

Впереди меня стояли два плотника-сезонника. Один из них перекрестился и сказал другому:

— Значит, Иван, дела у царя действительно плохие, если об этом на улице среди белого дня говорят сами господа.— Наши соседи дружно захохотали и кто-то, хлопнув плотника по плечу, сказал:

— Да, брат, дела царя капут! Теперь надо и с господами покончить!

В городе на Соборной площади состоялся огромный митинг. Затем с революционными песнями отправились к солдатам в Кузчихинские казармы (ныне Казармы Восстания).

Солдаты в казармах оказались запертыми. На улице у входа нас встретили одни офицеры. Но постепенно, сначала на окнах, потом на улице, появились солдаты и вскоре выступали ораторы уже с обеих сторон. Союз рабочих с войсками был заключен, и это уже было полпобеды. Мы, соломбальцы, под крики: «Ура! Да здравствует революция!» отправились к себе домой.

На заводе организовали первый профессиональный заводской комитет. В его состав вошли почти все политически активные рабочие, по убеждениям социал-демократы-меньшевики. Сухар был председателем, членами — Волков, Беглецов, Кисменский и другие. Кроме заводского комитета был еще избран Совет старост рабочих, председателем которого был столяр — меньшевик Ломов Я. В. Приступили к организации кооперативной лавки. Первым председателем правления кооператива был кузнечный мастер Костыгов Ф. М. Впоследствии дела у Костыгова пошли неважно, и только с большими усилиями удалось передовым рабочим во главе с т. Н.В. Кувакиным переизбрать правление. Устроили также заводскую общественную столовую, в которой в первое время ежедневно обедали до 500 рабочих. Заведовал ею известный Оберемовка, оказавшийся впоследствии предателем.

Труднее дело было с театром-клубом. Средств на постройку нового здания не было, поэтому оставалось выбрать подходящий из старых бараков. Созвали специальную техническую комиссию под председательством инженера-архитектора Шпаковского. Она нашла переустройство одного из бараков вполне возможным. Под руководством того же Шпаковского эта переделка и была произведена.

Но все-таки клуб мог вместить только 400—500 человек. На собрания же являлось 1500—2000. Поэтому общие собрания устраивались на открытом воздухе или в цирке Павлова (на Набережной против кино Арс). Создали довольно обширную библиотеку. Купили на рабочие деньги киноаппарат, пианино, типографию и прочее имущество. Типография существовала впоследствии под названием «Труд» в Соломбале, на улице Левачева.

Летом 1917 года инициативная группа, во главе со старым профессиональным работником из Либавы — техником Рюне, подняла вопрос об организации Архангельского союза металлистов. Организационные собрания происходили в помещении театра Судоремонтного завода, названного «Наш труд». Тут же находилось первое время правление новоро союза. Все рабочие завода состояли членами союза металлистов г. Архангельска.

В это время мастерские военного порта объединились с нашим судоремонтным заводом. Театр «Наш труд» приобретает уже не только заводское, но и обще-соломбальское значение и становится культурным, политическим и профессиональным центром всех рабочих Соломбалы. После слияния мастерских и завода на арену выступило более левое течение.

Хотя в заводском комитете руководящую роль и играли меньшевики, но зато правление союза металлистов'оказалось большевистским. Особенно сильным стало влияние большевиков после избрания председателем союза, большевика т. Хайлита (слесарь мастерских), казначеем — т. Педер (наш котельщик). Все чаще и чаще на общих собраниях стала выявляться партийная разноглосица. Спорили обычно главари. Причины споров часто не понимала, тогда еще неграмотная политически, аудитория. Успех выступающего оратора зависел от красоты его речи. В этом отношении меньшевики были куда сильнее большевиков.

Большую роль играл на заводе первое время меньшевик Сухар, по профессии электромонтер. В момент возвращения т. Ленина из заграницы Сухар ездил в Петроград. Вернувшись оттуда, он говорил, что он, Сухар, совершенно не узнал Ленина, которого раньше знал и почитал. В политических кругах Петрограда определенно говорят, уверял Сухар, что причина такого изменения — германское золото. Доказательством продажности большевиков служит пломбированный вагон, в котором через Германию приехал Ленин и другие большевики. Хотя многие рабочие всей душой и серьезно сочувствовали большевикам, но даже и они заколебались. Это был громадный моральный удар. Говорил, ведь, не кто-нибудь, а всеми уважаемый социал-демократ Сухар. Многие хватались тогда в отчаянии за голову и спрашивали с тревогой в душе:

— Неужели это правда?! Неужели люди, именующие себя большевистскими лидерами, на самом деле авантюристы и обманщики!? Неужели те рабочие, которые шли за ними, обмануты и одурачены?!

Никаких доказательств против этой клеветы у рабочих не было. Большевиков были единицы, и им не верили. Буржуазия добилась этой ложью, что довольно значительная часть рабочих стала симпатизировать Сухару и меньшевикам.

К моменту слияний предприятий заводской комитет переорганизовался в заводской контрольный комитет. В нем было около сорока членов, в том числе много мастеров и инженеров, среди которых был открытый враг рабочего класса — инженер Шпаковский. Председателем комитета был товарищ Баженов — большевик, уральский рабочий, уехавший из Архангельска по болезни осенью 1917 г. К этому времени на заводе появилась уже небольшая большевистская группа, в которую входили товарищи Резанов, Воронов, Шевченко, Петров и другие. После отъезда Баженова осенью 1917 года в ЗКК председательствовали беспартийные: т. Большаков (моторист), т. Будрейко (токарь по металлу), при которых, конечно, в комитете твердой большевистской линии не было. Зато не прекращались острые принципиальные схватки, особенно между молотобойцем Супроновичем и столяром Красоткиным. Оба беспартийные, страстные, они защищали: первый — принципы большевиков, второй — чистую демократию. У них несколько раз дело доходило до рукопашной.

На одном из совещаний административно-технического персонала специально обсуждался вопрос о саботаже. Большинство собравшихся не высказывали своего мнения.

Довольно резко выступили только три пом. мастера из рабочих, особенно т. Егоров, ныне мастер на фабрике «Сильванус». Он высмеял предложение о саботаже и кончил так:

— Неужели вы не видите, что революция углубляется и рабочих не удовлетворяют уже старые, тертые лозунги меньшевиков? Настал такой момент, когда решается коренной вопрос революции: быть или не быть свободе рабочего класса. Скажите, что вы саботируете — и завтра вас выкинут за ворота!

Совещание окончилось почти ничем. И среди технического персонала в этом вопросе единодушия не было. Но в дальнейшем администрация стала действовать уже более осторожно, скрывая свои замыслы от рабочих.

Экономическое положение завода стало неважным. Не было денег. В городе не было продуктов и предметов первой необходимости. Настроение рабочих масс в связи с общей усталостью и недостатками сильно упало. Меньшевики и прочие соглашатели этим пользовались, доказывая с пеной у рта, что во всем этом виноваты большевики, своей демагогией разрушающие городскую промышленность и поднимая этим крестьянство против городов, что скоро, если не прогонять узурпаторов, придется всем сдохнуть от голодной смерти.

В момент июльских выступлений рабочих Петрограда большевики завода организовали манифестацию, ходили в город с плакатами «Долой десять министров—капиталистов». Вечером состоялся митинг в клубе, на котором выступал военный комиссар т. Зенкович.

Октябрьский переворот в столице и других крупных промышленных центрах прошел у нас без заметных особенностей. В клубе состоялось общее собрание—митинг. Выступали большевики и меньшевики. Политические страсти разгорелись, как никогда раньше. Люди хватали и трясли друг друга, не слушая ораторов. Стоял неимоверный шум и гам. Окончился он тем, что Супронович сорвал со стены портрет Керенского, разбил его о свое колено и бросил за кулисы.

Брестский мир с немцами вызвал у нас неимоверно много шума. Меньшевики называли большевиков изменниками революции. Состоялся митинг, на котором от большевиков выступали т.т. Тимме и Зимберг (из центра). Меньшевики и эсеры устроили отдельное собрание в помещения нардома на Соломбальском рынке. На первом митинге одобрили. Брестский мир, на втором заклеймили позором, назвали изменой.

С этого момента Советская власть завоевала себе на заводе право гражданства. Экономическое же положение завода к весне 1918 года стало катастрофическим. Денег не было, производительность труда падала, прогулы принимали ужасающие размеры. Ощущался недостаток предметов первой необходимости. Сокращалась и производительность завода. Постепенно началась расползаться рабочая масса. Число рабочих на заводе и строительстве порта сокращалось, параллельно с разложением всего заводского организма шла на убыль и мощь рабочей организации. Среди администрации управления работ, которую возглавляли тогда инженеры Минейко и Телятьев, шептались о саботаже по отношению к Советской власти, что потихонечку и проводили.

Такого голода, как это было в то время в красном Питере и других крупных революционных центрах, у нас не было. Здесь был лишь недостаток. И вот однажды на завод приехали большевики, чтобы получить одобрение самой крупной рабочей организации Архангельска на отправку братской помощи в виде двухсот вагонов хлеба голодающему питерскому пролетариату. Меньшевики высказались против и доказывали бессмыслицу такого мероприятия. Ввиду нужды и темноты масс, на собрании поднялась целая буря возмущения. На этом меньшевики старались укрепить свое расшатанное политическое положение. Хлеб решили, кажется, не отправлять. Однако, вагоны с хлебом были все-таки отправлены. Меньшевикам оставалось лишь шипеть из-за угла. С весны 18 года они на заводе фактически только этим и занимались. Общие собрания и всякие выборы они бойкотировали, зная, что их кандидатуры провалят. Постепенно из низов по цеховым собраниям выходят новые работники, хотя большевистски настроенные, но политически малоразвитые, не умеющие правильно ориентироваться.

Немало шуму наделали появившиеся в это время левые эсеры из центра. В их речах многие увидали именно ту «золотую середину», на которой можно остановиться. А в то время со стороны Мурмакска надвигались темные тучи интервенции под флагом спасения России от большевистского произвола.

В конце мая 1918 года Судоремонтный завод отделился от военного порта, в связи с чем были назначены перевыборы контрольного комитета. В него вошло 13 человек: 9 рабочих, 1 инженер, 2 техника и 1 конторский служащий; по партийности — 11 человек беспартийных и 2 большевика, т.т. Резанов и Шевченко. Третьим большевиком был т. Киселев, но в качестве технического работника—делопроизводителя. Председательствовал т. Резанов, как самый развитой и решительный изо всех заводских большевиков.

Положение завода оставалось попрежнему неважным. Посланная в Петроград за деньгами и выяснением дальнейшей судьбы завода делегация, во главе с Красоткиным, сообщила, что по постановлению высших советских организаций, рабочие Судоремонтного завода, как обслуживающие своим производством исключительно ремонт водного транспорта, должны из союза металлистов перейти в союз транспортников.

Снова поднялась целая буря. Снова меньшевики раздували страсти криками о том, что большевики это делают с единственной целью разбить силы судоремонтников в новом союзе и сломить их спайку. К союзу металлистов рабочие привыкли, срослись с ним. Поэтому они до некоторой степени поддались на эту агитацию. Так как старая делегация, во главе с т. Красоткиным, ездившая в Петроград, ничего определенного из центра не привезла, то на этом же собрании постановили послать снова трех человек. По предложению комитета избрали меня, токаря по металлу — т. Мохнаткина Н. и третьего кого-то от союза металлистов. Но поездка наша так и не состоялась, и вопрос оставался нерешенным еще целых три года.

В июне состоялись перевыборы Совета Р.К.С.Д. Завод избрал главным образом меньшевиков и эсеров. Но избирательная комиссия выборов не утвердила. На вторичных перевыборах в июле меньшевики снова провалили кандидатов большевиков. Но на этот раз их список не прошел. Перевыборное собрание раскололось надвое. Выборы были уже почти полностью сорваны при торжестве и ликовании меньшевиков. Большевики и здесь оставались последовательными себе до конца и на соглашение с соглашателями не пошли. Вместо этого на трибуну вышел т. Шевченко и предложил.

— Кто за Советскую власть и с большевиками — выходи налево. Кто с соглашателями — выходи направо.

К большевикам перешло сначала человек 100—120. Остальные частью топтались на месте, или один за другим потянулись к выходу и уходили. Меньшевикам осталась группа человек в 60 — 70. Тогда большевики приступили к открытому персональному голосованию кандидатов. Шатающаяся публика постепенно стала переходить на большевистскую сторону. Выборы в Совет, хотя не вполне законные, все-таки состоялись.

Со стороны Мурманска шли тревожные вести, одна нелепее другой. Меньшевики и эсеры зашевелились, но В.Ч.К. арестовала 7— 8 самых ярых из них. Атмосфера сделалась до невозможности напряженной.

По адресу большевиков сыпалось не мало упреков за арест. За несколько дней до прихода союзников, комитет откомандировал меня в губвоенкомат, чтобы отстаивать там подлежащие мобилизации заводские грузовые автомобили. В военкомате толпилась масса мобилизованных запасных офицеров, которые на меня, одетого в синий рабочий костюм, смотрели не очень дружелюбно.

К военному, комиссару меня не допустили под тем предлогом, что у него идет важное заседание. Бумагу мою взял офицер, который, обращаясь в мою сторону, сказал:

— Да, пожалуй, мы обойдемся без ваших грузовиков. Отношение оставьте. Мы вам через пару дней сообщим.

В этих словах была нахальная ирония. Сначала я не понял их смысла. А он был таков: до прихода белых мы в грузовиках не нуждаемся, а потом сообщим о реквизиции. Так оно и случилось.

Второго августа в 9 часов утра в комитете кроме машинисток были только т.т. Резанов и Киселев. Оба были заметно взволнованы. Резанов звонил по телефону в разные советские учреждения города. Ответа не было ниоткуда. Бросив телефонную трубку, он сказал:

— Должно быть уехали. Ответа нет. Пойдем и мы.

Пришло еще несколько человек большевиков. Они торопились готовить удостоверения о службе и доверенности женам на получение заработка, которые я подписывал за председателя. Резанов, уходя с т. Васиным, сказал мне:

— В случае, если Киселев придет, — пусть подождет меня здесь.

По улице мимо комитета с котомками и винтовками через плечо или, торопясь попасть к городу опоздавшие военморы, красноармейцы и рабочие из Маймаксы. Со стороны города слышались отдельные редкие ружейные выстрелы. В воздухе гудели «союзные» аэропланы, сбрасывавшие листовки с призывами к спокойствию.

В главной конторе завода оставался я один. Начинавшиеся события заставляли служащих возвращаться с полдороги домой. Только потом пришел с заднего входа начальник завода инженер Цапенко.

Вдруг со стороны Кузнечихи появился отряд человек в 6—8, вооруженных винтовками, во главе с членом комитета инженером Антоном Шпаковским. Они быстрым маршем прошли на двор завода. Через короткое время со двора грянули орудийные выстрелы. Это Шпаковский со своим отрядом обстреливал из орудия, стоящего у стенки завода, ледокол «Козьма Минин», траллер № 15 и другие большевистские суда, уходившие вверх по Двине.

На улице появились вооруженные обыватели. Разнесся слух, что к стенке военного порта поставлена целая баржа с оружием. И там же открыты ружейные и продовольственные склады. Всех желающих вооружают и снабжают продовольствием. Кузнечихинский мост был занят военным отрядом, и сообщение с городом прервано.

Небольшой отряд заводских красноармейцев и большевиков под командой т. Шевченко, пытавшийся на грузовике попасть в город, был задержан на мосту. Часть из них тут же была арестована, часть разбежалась.

По речке Соломбалке из военного порта в сторону первой Соломбальской деревни потянулась масса людей. Кто тащил винтовку с патронами, кто японский тесак. Вооружался старый и малый, а для чего? против кого? — часто и сами не знали. В этот день я как раз встретил на улице заводского сторожа — старика лет 60—65 с винтовкой. Спрашиваю:

— На что тебе винтовка? С кем воевать собрался?— Смеется: — Какой я вояка? Просто, взял,— раз дают. Пригодится. В деревню поеду, на медведя пойду.

Все входы и выходы в завод были заняты незнакомыми вооруженными людьми. Подошел — спрашиваю:

— Что за люди? Что намерены здесь делать?

— Мы,— отвечает один бородач,— крестьяне из Заостровья, приехали сегодня утром на лодках в город под командой члена Учредительного Собрания Дедусенко вас рабочих освободить от большевистского ига.— При этом он указал на недалеко стоявшего интеллигентного человека.— Вон и сам Дедусенко.

Дедусенко в разговор не вступал.

В это время из главной конторы вышел начальник завода инженер Цапенко. Он обратился ко мне, как к члену комитета, с просьбой поставить караул к денежному ящику и усилить охрану самого завода ввиду беспорядков и безвластия в городе. Я ответил, что в распоряжении комитета нет ни одного человека. Я здесь совершенно один. Тогда к нам подошел Дедусенко и предложил начальнику завода своих людей для охраны.

Через час—полтора главная контора представляла из себя штаб разбойников. Везде толпились вооруженные люди. В кабинете начальника завода заседало офицерство во главе с инженером Шпаковским и Дедусенко, здесь же был, кажется, и Лихач. Все входы охранялись. Командовал охраной зав. дворовым хозяйством — Горячев. Привезли хлеба и консервов. Их раздавал какой-то старик, игравший, видимо, роль коменданта или каптенармуса. В бухгалтерии сидело 10—15 красногвардейцев и военморов, которых к вечеру по распоряжению военных властей отправили в тюрьму.

По возвращении из дома я застал здесь уже почти всех членов заводского комитета, кроме большевиков. Из них в следующие дни входил в комитет только один Резанов. Но и ему здесь было работать нельзя. Нужно было уйти в цех, дальше с глаз начальства.

Хотя с первых дней хватали и тащили в тюрьму всех не только большевиков, но и тех, кого подозревали в сочувствии большевикам, все же не нашлось такого подлеца, который выдал бы или арестовал т. Резанова. Его как будто не замечали. После переворота он работал в цехе значительное время, пока не начался белый террор. Тогда он вынужден был уйти в подполье, где был схвачен и расстрелян весной 1919 года.

Завод несколько дней не работал. Рабочие разошлись по домам. Администрация ожидала указаний от новых хозяев.

Бронепоезд Кедрова, прибывший в это время на Исакогорку, дал первый отпор наседающим белым. При первых звуках залпов, офицерство испуганно засуетилось. Казалось, что большевики возвращаются. Многие рабочие открыто это высказывали и ждали момента, чтобы сломить шею золотопогонникам, пока они еще не укрепились.

Из попытки. Шпаковского организовать рабочий отряд против большевиков ничего не вышло. Командир предполагаемого отряда явился к нему с докладом, что рабочие на большевиков не идут. После этого на рабочих и завком белогвардейцы начали смотреть уже с большей подозрительностью.

Все же меньшевик Беглецов сорганизовал отряд добровольцев человек в 20—25. Вооружившись с ног до головы, они поехали на заводском пароходе вверх по Двине с целью освободить от большевиков, арестованных и увезенных заводских меньшевистских главарей. Экспедиция эта не увенчалась успехом и вернулась через несколько дней ни с чем.

Заводской комитет продолжал сидеть сложа руки и представлял из себя ширму, за которую белогвардейцы ухватилйсь, чтобы выдать бездействующий комитет за демократическую рабочую организацию. Но и такой заводской комитет они терпели только до поры, до времени, чтобы не восстановить сразу рабочих против заморских «освободителей». Поэтому рабочая часть завкома предлагала бросить все и всем разойтись по цехам. Другие говорили, что если уйти, то белые новых выборов не допустят, а потому необходимо, дескать, остаться и приготовиться к выборам. Такое мнение, конечно, было неверно. Белогвардейцам и демократическим болтунам в тот момент еще нужен был и завком и рабочие организации.- Следовательно, если бы мы сами себя распустили, то белогвардейцы наверняка заставили бы организовать новый комитет. Так оно и вышло.

Через несколько дней после прихода белых в высших сферах завода начали говорить, что завком является большевистским и его нужно переизбрать на демократических началах. Назначили перевыборы. Избраны были Ломов и Олейников — меньшевики; первый — председателем, второй — секретарем.

Через несколько дней комендантом Соломбалы вместо Шпаковского был назначен эсер Белозеров. После того, как белогвардейцы сорвали со здания профсовета в городе красный флаг, в Соломбале тоже самое проделали англичане. Они сорвали красный флаг с деревянного здания, где теперь помещается порткомвод, занятый тогда библиотекой и секциями комитета.

Поступок англичан возмутил рабочих. В цехах забушевала волна негодования. Устроили экстренное заседание завкома совместно со старостатами цехов. На нем приняли следующее постановление: «Принимая во внимание, что революция не окончена и рабочий класс не получил тех прав, за которые боролся, считать срывание флага надругательством над русской революцией и категорически протестовать и настаивать перед комендантом Соломбалы, а если нужно и перед Временным правительством, разрешить снова вывесить красный флаг» и т. д.

Постановление поручили мне немедленно передать коменданту Белозерову. Тот ответил, что он принципиально не возражает против красного флага, но решение зависит от коменданта города и, как только он выяснит его мнение на этот счет, сейчас же ответит нам. На следующий день Белозеров по телефону разрешил нам вывесить красный флаг над деревянным зданием, при условии, что над зданием главной конторы поднимется флаг торговли и промышленности. С этим мы согласились. Завкому при управлении делать стало нечего, и мы все равно решили перебраться в деревянное здание.

Продолжение - http://www.loshchilov.su/index/ehjnman_vospominanija_prodolzhenie/0-347